НОВОСТИ, МНЕНИЯ, КОММЕНТАРИИ О СОБЫТИЯХ В СТРАНЕ И МИРЕ

Гейдар Джемаль о противоречивой сущности бытия

16 марта 2013 года http://www.poistine.com/interview/gejdar-dzhemal-o-protivorechivoj-sushhnosti-bytiya

Правильно ли я Вас понял, что будущее сопротивления принадлежит «красному», левому проекту?

— А я не считаю, что это будет левый или правый проект. Я считаю, что это будет протестный проект, который исходит из новой интеллектуальной методологии, новой методологии мышления, основанной на глубочайшем понимании конфликта. Дело в том, что если обратите внимание, все революционные проекты, вплоть до марксистского, с особой симпатией относились к теории противоречия. И Маркс, и Ленин нежно упоминали Гераклита Тёмного, Гераклита Эфесского. Отдавая им дань, они активно использовали методологию, разработанную Гегелем. А Гегель на самом деле был платоник. В действительности греки, за исключением Гераклита, не рассматривали противоречия. Гераклит полагал, что противоречие объективно, что оно присуще природе вещей. А греки не считали, что реальность противоречива, они думали, что диалектика — это всего лишь логическая форма дискуссии. Ты говоришь одно, а я тебе — другое: тезис—антитезис. Они считали, что это форма познания мира, его обсуждения, а мир сам по себе непротиворечив. В итоге возникло очень глубокое противоречие. Когда Маркс впервые сформулировал глобалистский дискурс протеста, то он попал в методологический цунгцванг. Он использовал для описания реальности логические парадигмы, которые на самом деле задумывались как диалогальные описательные оппозиции. Иными словами, он применил к анализу природы мира схему «тезис—антитезис», что в лучшем случае подходит для анализа человеческой мысли. А позицию «тезис—антитезис» уже хорошо подорвал Кант, который сказал, что они находятся в равных позициях. На самом деле, в марксистской, условно говоря, метафизике, теория протеста и теория конфликта запутались ужасно за счёт материалистического монизма. Если до конца продумать материалистический монизм Маркса, то он ничем не отличается от брахманического монизма, от монизма сакральных метафизик. Это монизм через субстанцию. А субстанция — это первая ступень проявления. Допустим, в метафизике индуистов идут дальше: у них нет субстанции, нет материи, нет форм, но всё равно это монизм. И Маркс тоже монист. Если вы видите объективный мир монистическим, а себя воспринимаете как личность, как субъект, как ядро, как эпифеномен этого монистического мира, то вы заранее отказываетесь от противостояния, проблемы, от решения, от прорыва. Вы признаёте, что я и мир — это одно, и этим снимаете всю возможную оппозицию.

В результате марксистская перспектива, которую мы обнаруживаем в манифесте коммунистической партии, выглядит очень убого. Мощная критика: призрак бродит по Европе, призрак коммунизма, семья — это форма узаконенной проституции, собственность — это кража. Чем кончается? Кончается идеалом, что в перспективе общество должно быть собранием, ассоциацией свободных индивидуумов, каждый из которых реализует всю полноту своих врождённых способностей. Собственно говоря, это гламурно приукрашенная версия какого-то Локка. В принципе, всё это было бы очень тухло, если бы не сказочный романтизм красногвардейцев, которые представляли себе города на Марсе. Но они просто не читали Манифест и не знали, насколько в нём всё убого. Там предлагают сделать религиозно-философский кружок Мережковского и Соловьёва и распространить на весь мир, в котором будут ходить Гиппиус и Мережковский, реализуя все свои способности: то попашут, то попишут стихи… На самом деле гора родила мышь.

Теология: противостояние точки и протяжённости

— Есть ли в Вашем представлении какая-либо альтернатива такой точке зрения?
— Да, есть. Европейская мысль в анализе реальности зашла в тупик, потому что она всегда исходила из монизма. А монизм непременно субстанционален. Вы можете сколько угодно говорить об апофатическом брахмане, который не имеет различений, определений, дистинкций. Но всё равно, когда вы говорите с монистической точки зрения, вы интуитивно предполагаете протяжённость. Вы предполагаете некую протяжённость ночи без границ, берегов и делений, ночи без звёзд. Это протяжённость. Это субстанционально. Великий Декарт в своём дуализме ближе всего подошёл к единобожию, когда эту протяжённость ограничил точкой, которую он сделал метафизической оппозицией протяжённости, ограничил её точкой присутствия мысли. У Декарта потенциально присутствует сразу три точки — геометрическая, физическая, как тело, и мысль, как аппарат противостояния и перцепции. Мысль противостоит этой протяжённости. Собственно это, строго говоря, и есть начало теологии, в отличие от философии. Теологии, которая переносит конфликт в сферу природы самой реальности. До тех пор, пока европейские философы рассуждали, в том числе и о себе, как об одном из объектов (а это было именно так) говорить об успехе протеста, контрэлиты, о каких-либо глобальных проектах, которые альтернативны этому инерционному, фараоновскому проекту, заданному всей энтропийной силой человеческой истории, было бессмысленно. Наверху стоит фараон, вокруг него рядами неумолимые жрецы, знающие тайну с каменными лицами, а под ними бессчётные толпы исчезающих в небытие анонимных фигур. Говорить о противостоянии такому бессмысленному, торжественному образу системной энтропии не приходилось. Если о субъекте, ради которого всё это делается, говорят как о модификации некоего другого объекта, тогда «есть» по отношению к вам ничем не отличается от «есть», которое используется по отношению к столу. Одно и то же «есть» описывает и ваше бытие, и бытие неодушевлённого стола. Никто же на разобрался в том, что речь идёт о разных «есть». У Гегеля человек является последней финальной манифестацией идеи, которая начинает с чистого бытия. Единственным был Декарт, который сказал sum, производное отcogito. Я есть постольку, поскольку я являюсь мыслящей единицей вне протяжённости. Декарт осуществил революцию, которая была не понята.
— Открытие Декарта было проигнорировано европейской философией?
— Да, дальше пошло забалтывание темы. В конечном итоге Кант просто всё это свёл к психофеноменологической схеме, снял тему реального внешнего мира через то, что он непознаваем. А дальше Канта преодолели и сняли Гегелем, который вернулся в классический платонизм. И после этого осталось только слить истинную теологию как ребёнка вместе с клерикализмом, как грязной водой из ванночки, что и сделал Маркс. Он убрал клерикальный класс, как противостоящий революционному проекту, вместе с теологическим, который имеет свои корни в европейском контексте, в Декарте. К сожалению, по отношению к системе западной мысли тут уже ничего не вернёшь, потому что в ней кипит постмодерн. Преодоление постмодерна может быть реализовано только на путях тотального освежения дискурса, а это возможно только через возврат теологического осмысления монотеизма. Необходимо прежде всего разобраться в том, что противоречие находится в сущем, в реальности. Это противоречие между субъектом и объектом. Они существуют по-разному, так, что модус утверждения субъекта тотально противоположен и враждебен тому модусу, который полагается за объектом. Они по-разному существуют, и если объект есть абсолютная смерть, то субъект — это абсолютная жизнь. И наоборот. Субъект же продолжает думать, что является пассивным оттиском объекта. Это было во всех классических метафизиках, там совершенно чётко проговорено, что объект и субъект подобны двум полушариям, которые находятся во взаимосвязи, как печать и оттиск. Метафизики помогают в познании субъектом объекта, который есть слияние, в котором их дистинкции исчезают. И наступает то, что Плотин называл экстазом, в котором нет ни познающего, ни познаваемого. Это предел, пик метафизической западной реальности. Экстаз и уничтожение объекта и субъекта уводит нас очень далеко от подлинной исторической задачи.

Эзотеризм и путь социального протеста

— Почему? Что может быть плохого в истинном познании реальности и слияния с ней?
— Потому что это может осуществиться только в одном сердце. Допустим, мы верим в это, мы верим Плотину, что субъект подобен печати, что, сливаясь, субъект и объект становятся единым целым. Но всё это может свершиться только в одном сердце — в сердце познающего посвящённого. И это не имеет никакого отношения к реальности и к тем народам, которые остаются за пределами этого сердца. Сколько было посвящённых в истории, которые прошли мимо и сгорели в пламени? Это не важно, ведь мы-то всё равно как были, так и остались в грязи. И мы видим, что мир тоже находится в грязи, мы видим, что пространство не свернулось, что протяжённость не исчезла, что тайная плазма этого мира не пробилась огнём сквозь эфир и не стала пылать на наших глазах от того, что кто-то соединился с объектом в своём сердце и в своём сознании. А в действительности функция человечества заключается в том, чтобы быть инструментом радикального изменения объекта, фундаментального изменения правил игры. Человек — это орудие божественного провидения. Этот инструмент что-то радикально меняет и меняет безусловным образом. Это не значит, что я виртуально сижу, виртуально нечто узрел, виртуально в моём сердце что-то свершилось, а всё остальное мне безразлично — мол, гори оно синим пламенем. У меня есть тайна, я уношу её с собой, или есть цепь существ, хранящих эту тайну, а всё остальное — виртуальные подмостки, существующие только для того, что передавали технологию этой тайны дальше от одного к другому. Это полная чушь.
— То есть Вы выступаете против эзотерической традиции?
— В Коране есть такой аят:

«Кого Аллах пожелает вести путём прямым, уширяет тому грудь для Ислама, а кого Он вознамерился сбить с пути — сдавливает и сжимает тому грудь, как будто бы поднимается он на небо. Так Аллах подвергает наказанию тех, кто не верует» (6:125).

Заметьте потрясающую семантику. Ведь во время низведения этого откровения не существовало ни парапланов, ни взлетающих ракет, ни самолётов, а что значит «поднимается он на небо»? Этот физический образ в VII веке для слушающих на арабском языке не имел никаких аналогов, ведь поблизости не было и гор, на которые можно было взойти, чтобы испытать высоту. Стало быть, это фигуральное выражение, которое имеет невидимый спиритуальнай план. Что значит «грудь прямая и узкая»? Если подойти к этому нестандартным образом, то прямая и узкая грудь для вознесения в небо — это дыхательные йогические практики, которые на самом деле нацелены на то, чтобы сделать физическое существо независимым от воздуха, потому что при правильной трансформации оно питается уже праной. Расстояние между вдохами всё больше до тех пор, пока на каком-то этапе не станет возможным зарыть человека в могилу, опустить в барокамеру, а он оттуда через сутки выйдет живым в состоянии глубокого анабиоза. Это то, что называется «прямой и узкой грудью», а «вознесение в небо» — это, естественно, восхождение от грубых коагуляционных пластов присутствия, воплощённости к тонким и субтильным слоям. Так вот, заметьте, аят прямо говорит, что кого Бог ведёт прямым путём — «уширяет тому грудь». А грудь — это синоним мужества, экспансии, открытости, конфронтации, вызова. «Уширение груди для Ислама» — это горизонтальная экспансия, контрдавление на социум, среду. «А кого Он вознамерился сбить с пути —— сдавливает и сжимает тому грудь, как будто бы поднимается он на небо». То есть ведёт путём эксклюзивной мистики, эксклюзивного эзотеризма, индивидуальных практик, которые являются сферой шайтана. Все эзотерические, инициатические практики — это сфера, в которой человек находит подключение к так называемому «Великому существу», который принимается за эталон, архетип, образ Бога. Это Великое существо является первым из творений Аллаха, которое отказалось поклониться человеку, поскольку человек бесконечно слабее его, и было низвергнуто. Это Денница, Люцифер, он же Ормузд. Потому что Ормузд и Люцифер — это синонимы. В языческих традициях это существо Света. Соединение и работа с ним — в этом и заключаются все оккультные эзотерические практики, которые составляют традицию и наследие всех известных орденов. Это уход от прямого пути, а вот прямой путь — «уширение груди», то есть как раз политические и революционные практики, в результате которых меняется политическое содержание горизонтали, на которой реализуется человеческий фактор. Это абсолютно чёткое истолкование всего лишь одного из 6600 аятов Корана, который является колоссальным документом новой теологии и нового мышления. К сожалению, истолкователи по своему психотипу гораздо ближе к тем, у кого грудь сделали прямой и узкой для вознесения на небо, чем к тем, кто должен расширять свою грудь, чтобы воздействовать на природу вещей в человеческом плане.
— То есть уже тогда Коран говорил о необходимости борьбы с социумом?
— Это можно дополнить другим аятом. В той же суре «Скот» есть аят, в котором Всевышний говорит:

«Так же [как и в Мекке], и в [других] городах обратили Мы в грешников властителей ради того, чтобы вершили они там замыслы свои коварные. А ведь оборачивают они коварство [это] только против себя, сами того не ведая» (6:123).

Надо читать по-арабски, чтобы оценить во всей прямоте:

«Тех, кто правит делами людей в странах и городах, мы сбили с прямого пути и сделали их грешниками».

То есть противостояние им является правильным путём. По своей природе правители в реальном мире — это грешники, и противостояние им связано с «уширением груди», с конфронтационным потенциалом, который является волей нечто изменить в мире. А вот потеря этого пути есть уход в эзотеризм, конформизм. Соответственно, это сговор с правителями, которые суть грешники. Это тот самый клубный синклит, где знать и гуру (или шейхи) находят друг друга. Потому что принципы, которые всегда исповедуют суфийские мастера — это иметь ухо правителя близким к твоим устам и держать его сердце в своей руке. Их задача — быть духовным учителем светского правителя, что как раз сейчас и имеет место. Даже в Соединённых Штатах, где нет элиты Старого Света, пародируются его модели. Вот почему они и вышли из национал-социалистического проекта и не стали революцией, несущей Свет, не стали маяком Свободы, а всего лишь пародируют, пихаются локтями на этом «пятачке». Буш тоже имеет гуру, который шепчет ему в ухо. Это Грэм Грин, телевизионный проповедник. Они повторяют уже известные образцы в форме фарса. К сожалению, Америка складывалась и формировалась вообще не как прорыв, а как конкурирующая антитеза.
— Что вы имеете в виду?
— Там были очень интересные моменты до 1861 года, когда шло противопоставление общины государству. Вначале были независимые самоуправляющиеся общины, свободное соглашение которых было базой для Конституции. Но гражданская война всё это уничтожила, потому что возобладал республиканский принцип. Дело в том, что Южные Штаты выиграли тогда выборы по совокупности голосов, но проблема в том, что они по глупости выдвинули не одного кандидата, а двух. В результате каждый из этих южан по отдельности собрал меньше. Поняв собственную глупость, они заявили о своём выходе, основываясь при этом на Конституции, но северяне ответили им отказом. И началась война. Победил республиканский принцип, то есть торжество государства и администрации над правовыми субъектами и правовыми общинами. После чего началось то, что сегодня привело к национал-империализму. Возникло жёсткое тоталитарное государство, в котором символом Америки стало ФБР, перекрывающее права шерифов, муниципальной полиции и других органов. ФБР вводит глобальную слежку, комиссия по расследованию антиамериканской деятельности в своё время преследовала голливудских режиссёров, людей, симпатизировавших коммунистическим идеям. Сегодня происходит то же самое. Недавно был форум, на котором собирались демократы, чтобы обсудить последствия победы Буша. Меня тогда тоже пригласили, и я собирался съездить, но мне не дали визу. Там на уровне сенаторов, конгрессменов-демократов и экспертов штаба Керри открыто обсуждалась как состоявшийся факт победа фашизма. Говорилось о том, что в Соединённых Штатах победил республиканский фашизм.

Коммунизм: «колбаса» или противодействие энтропии?

— Истинный путь — это путь социального протеста?
— Это путь социального протеста, который теологически оправдан. Это социальный протест не во имя «колбасы», как предлагал Никита Сергеевич Хрущёв, который хотел свести суть того, что делалось в Советском Союзе (начиная с поддержки Кубы и противостояния французскому колониализму в Алжире) к тому, что в 1980 году колбаса будет бесплатной. И тем самым он убил всю коммунистическую идею. Я это очень хорошо помню, это было в 1961-м году, а я тогда, даже будучи 12-летним, политически был крайне подкован, читал «Правду» каждый день. Как только я увидел эту программу партии, когда познакомился с материалами съезда, я понял, что грядущий крах — это вопрос лет. Что коммунистическая идея убита. В журнале «Новый мир» потом была интересная дискуссия. Кандидат наук (не помню сейчас фамилию) написал статью о том, что мы утратили смысл и пафос нашего проекта, вообще не знаем, что такое коммунизм, не знаем, ради чего живём, работаем. Это был 1963-й год, я ещё учился в школе, которую закончил одновременно со снятием Хрущёва. Так вот в этой статье он писал, что мыслители-космисты — Федоров, Вернадский — это те, чьи идеи нужно принять во внимание. Он писал о том, что если бы мы осознали, что цель коммунизма — это переход на другой энергетический уровень человечества и остановки второго начала термодинамики в масштабах всего космоса, то тогда бы у нас появился мотив к существованию. Это была статья в рамках тогдашнего дискурса. Помните, тогда Адамцев был, Казанцев, Зайцев, «Туманность Андромеды»… Это коммунизм, прокрученный через особую советскую «фэнтези», социально-фантастический роман. И этот кандидат получил мощнейшую отповедь в «Известиях», ответ какого-то академика, который как только его не обзывал, сказал, что это просто околесица, фидеизм, что на самом деле человек живёт для того, чтобы жрать. Ему надо создавать условия, чтобы жрать, воспроизводиться, чтобы всё было комфортно, никаких других целей нет и быть не может. Что этого товарища надо выгнать из партии, если он в ней состоит. Вот такие вот дал рекомендации расправиться с этим кандидатом. А там был ещё такой интересный момент, то ли в этой статье, то ли где-то рядом: были опубликованы письма читателей с вопросами о смысле красной звезды как эмблемы советской власти. Нет ли здесь какого-либо лучезарного смысла, оккультного? Не помню, тот же академик или кто-то параллельно в развернувшейся тогда дискуссии отмечал, что смысла никакого нет, и ничего она собой не представляет, просто знак. Красная звезда — это советская власть, а всё остальное — оккультные домыслы, человеческие предрассудки, бабушкины сказки, от которых недалеко до белогвардейщины и масонщины. Ну разве что в сознании наивных народов в тёмные века звезда символизировала путеводный свет. В лучшем случае. А так просто знак. Могли бы кружок нарисовать. Вот такой мощнейший ход совпал с хрущёвским наездом на церковь. Попытка нового богостроительства в рамках социалистической темы тоже получила отпор.

Бог — Абсолют или Субъект?

Но, возвращаясь к тому, что такое социальный протест, я считаю, что протест — это наиболее высокая и наиболее перспективная духовная самоорганизация человечества. Потому что под этим протестом подразумевается противостояние и конфликт с инерционной системой окружения, которая есть по определению не-Бог. Мы стоим на обратной от пантеизма позиции, которая в качестве фундаментального критерия, метафизической площадки берёт отрицание пантеистического тезиса о том, что Бог везде. Мы отрицаем вездесущность Бога, которая сочетается с Его отождествлением с объективной реальностью. Не важно, берётся ли она на спиритуалистической или материалистической основе. У пантеизма есть два полюса. Первый — спинозизм, отождествляющий полюс манифестирования мира с существованием, которое рассматривается как обладание личностью неотъемлемого качества самопредставлением о существовании. Существование вечно, бесконечно, поэтому оно ничем не отличается от тех категорий, которые выдвигаются в качестве описания природы Бога. Спиноза, будучи иудеем и не тождественным по своим корням чисто европейским мыслителем, проговорил европейский секрет. То, о чём Платон говорил красиво, а Спиноза, последовав чеховскому совету, стал говорить некрасиво, в результате чего выболтал этот секрет. Для европейца никакого Бога как личности не существует. Для него Бог всегда сводится к Абсолюту и является в лучшем случае псевдонимом. У Фомы Аквината это просто очевидно, у Аристотеля это очевидно, это достаточно чётко звучит у Кузанского. Бог и Абсолют — это синонимы. А Абсолют — это объективная категория. Это парадигма некоего безусловного и безальтернативного объекта. Потому что субъект уже сам в себе содержит характер противопоставления. Он уже предполагает некую антитезу. Эта антитеза заявлена в откровении пророков, но в христианстве сложилось так, что номинально апеллируя к этим откровениям, мысль опиралась не на них, а на эллинскую традицию, а также на митраизм, который был распространён до принятия христианства по всей Римской империи. Так называемая христианская теология — это митраизм чистой воды. Это история нисхождения Ормузда в мир тьмы и спасение света, его захват силами тьмы и распятие, посылка бога Духа Святого, который нисходит, освобождает Ормузда, и они с остатками света поднимаются наверх, как в сцене Света Фаворского — Преображения. Они поднимаются и здесь остаются ещё крупицы света, которые надо доспасти практикой аскезы, вобрать их в себя и выйти из этого мира тьмы. Если посмотрим на разные старообрядческие бегунские согласия, там просто один к одному — чистое манихейство. Митраизм апеллирует к библейским персонажам в качестве референтного материала. Эта комбинация составляет специфику исторического христианства, а его серьёзная мысль — это чистый эллинизм. В итоге Спиноза это выбалтывает. Он говорит, что характеристикой безусловной мысли является существование, которое не имеет границ, и мы не можем себе их представить. Мы не способны представить, что было время, когда существования не было, что есть место, где существования нет. Поскольку существование безгранично и вечно, оно совпадает с теми атрибутами, которые мы предъявляем к Абсолюту, который, тем самым, ничем не отличается от чистого существования. Никакой дистинкции между существующим объектом и Богом, как Абсолютом, тоже нет. Спиноза был вехой, этапом. Декарт — это одна сторона, Спиноза — другая. Здесь они размежевались. Поэтому преодоление монизма, преодоление Спинозы, преодоление пантеизма — это фундаментальное условие для того социального движения, внутри которого человек будет заново переформулирован как агент провиденциальной Мысли, агент Провидения. Он будет понят как некая точка, которая противостоит протяжённости. Декарт это проинтуировал, но рано умер, или, может быть, вовремя. Декарт — это мыслитель, который на европейском пространстве был ближе всего к Корану. Фактически на фоне всего остального, в том числе и собственно цивилизационно-культурных мусульманских мыслителей, самым исламским философом был Декарт.
— Могли бы вы назвать еще какого-нибудь мыслителя, аналогичного Декарту?
— К сожалению, в Испании или в Иране традиционные мудрецы исламского поля ничем не были лучше европейских. Они тоже являлись такими эзотериками-брахманистами и вовсю использовали эллинское интеллектуальное пространство. Единственное, что они, как люди, знакомые с этим после большой паузы, со стороны, плохо отличали Платона от Аристотеля и Аристотелю приписали некоторые тексты Платона. Это исторические детали, но, в принципе, мысль в исламском пространстве пошла по эллинскому пути, так же, как у христиан. С тем отличием, что у христиан она дальше шла до тех пор, пока христианскую тему к XVIII веку вообще закрыли, а в Исламе конфессиональный аспект победил, и обсуждение просто прекратили. После монгольской эпохи свободная философия и так называемая сегодня теология были упразднены. Осталась только прикладная жёсткая теология, абсолютно никуда не ведущая, и тавтологическая — минимальное толкование Корана, которое оставляет желать лучшего. И в результате этого, поскольку была свёрнута свободная философская мысль, мгновенно проявилось цивилизационное отставание. Две цивилизации шли нога в ногу до 1700—1750 годов, цивилизационно, технологически. Наверное, поворотным пунктом была промышленная революция, которая началась после захвата Индии на вывезенные оттуда ценности. Второй вехой была высадка Наполеона в Египте. Но эту высадку французы проиграли. Наполеон был неоднозначно настроен по отношению к Исламу. Судя по всему, у него были очень серьёзные виды на европейско-исламскую интеграцию. Но это тоже оказался потерянный проект, с 1750 по 1830 годы — в этот восьмидесятилетний блок, стало очевидным, что Запад вырвался вперёд, а исламский мир начал прозябать в стагнации. С 1830-го года Османская империя пытается поправить дело, введя эпоху танзимата, то есть, начав реформы. Но как всякие реформы, они половинчаты, они расшатывают ситуацию, никуда при этом не ведут и, естественно, это повлекло появление младотурок. А младотурки — к Ататюрку и свертыванию Османской империи, халифата, государственнического исламского проекта. Он закончился, как я считаю, потому, что корнем этого поражения было системное заблуждение.
Изначально Ислам принёс не государство, а общину, которая противостоит государству. Это модель общины, самоуправляющейся, вооружённой, защищающей себя. Этот проект был направлен против Ирана и Византии. То есть, Ислам призывал свернуться, демонтировать государство, освободить население, открыться истории. Что значит открыться истории? Это означает развернуться человеку как лепесткам бутона навстречу тому лучу, который идёт из абсолютной альтернативы сущему. Это альтернатива Бога-Творца, Субъекта, пребывающего в оппозиции ко всему, что в нём, а всё, что в нём, является естественным тварным пространством, которое становится порядком, потому что Творец, как Субъект, его интерпретирует. Он имеет к нему ключ в виде имён, которые он сообщает Адаму, согласно Корану. Этому человеку предлагается развернуться от того, чтобы быть объектом, в котором его истинная природа отчуждена и фальсифицирована в обществе, которое выступает для него как некий второй контур космического рока. Первый контур — это энтропия, второй — это общество, которое берёт человека с колыбели и превращает его в объективированную частицу себя. Вместо этого Ислам предлагает повернуться подлинной человеческой природе, которая имеет на той стороне Абсолютного Субъекта, а на этой стороне — Свободу, как некое внутреннее пространство в сердце человеческого индивидуума. Которая не ощущается, естественно, как Свобода, потому что для того, чтобы пережить Свободу, надо пережить опыт участия в провиденциальном проекте, провиденциальной мысли Бога. Обычный человек ощущает свободу как неопределённость. Он полагает, что неопределённость может быть расшифрована как свобода выбора. Он не понимает, что свобода — это не свобода выбора, это онтологическое состояние внутри сердца. Это почувствовал только Маркс, который сказал, что человек подлинно свободен только во сне. Это означает, что когда он спит, он глух к впечатлениям внешнего мира и остаётся наедине с собственным сердцем. А это сердце только тогда приобретает подлинную независимость, когда вполне различено внешнее и внутреннее. В то время, когда человек не спит, его внутренняя личность заполнена грохотом, экспрессией, впечатлениями, стекающимися из внешнего мира. Он просто не слышит себя. Единственное, что он может почувствовать, что он есть некая неопределённость, которой он боится. Поэтому он спешит заполнить себя этими впечатлениями: читать книгу, играть с детьми, идти на работу к станку… Это всё определённость. А внутри него некая неопределённость. На самом деле эта неопределённость — единственный энергетический источник, благодаря которому люди живут, дышат и что-то делают. Но он эксплуатируется через их неведение об этом. Собственно говоря, в чём заключается миссия пророков? Они обращаются к этой свободе, они делают её стержневой составляющей истории от Авраама до Мухаммеда (мир им обоим).

Андрей Черкасов